В голове тут же калейдоскопом завертелись картинки, запахи, звуки. У того, кто схватил ее за руку мерзко пахло изо рта. Пришлось дыхание задержать, иначе было не расслабиться. Второй все время дебильно гыгыкал, шуточки отпускал тупейшие. Когда первый захрипел, он на полуслове заткнулся, потом заорал, как резаный. У Тетушки от одних воспоминаний об этих воплях голова стала болеть еще сильнее. Третий был тихий, но смотрел так, что понятно было - он тут не за перепихоном, не за насилием. Он хочет убивать, так долго-долго-долго убивать, чтобы жертва молила о смерти, а он хотя бы на минуту стал бы высшим, тем, кто решает, когда же оборвется ее, Лим, жизнь. Этого, по хорошему, стоило бы вырубить, а лучше убить первым. Но он спецом держался в тени, уступая первенство своим туповатым и торопливым дружкам. Ждал. И дождался. Второй был никакущим, но на нем у нее кончилось то, чем она могла бы драться. Дура, кто ж в Клоаке выходит из дому с одной лишь виброотверткой, пусть и острой. Так что к рандеву с третьим Тетушка подошла с чем мать родила. Нечестный расклад, но что и когда на этой луне было честным?

“А потом? Я пропустила удар в корпус, в голову этот огрызок бить не хотел, шептал, что мое лицо ему зачем-то нужно целым. Больно, но ноги были при мне… Мужик! Там откуда-то был человеческий мужик, высоченный, здоровый. Голос такой низкий, что казалось, будто он шепотом говорит. Мужик был за меня или против? “Девушка против”. То есть, вроде бы за? Да, точно за. Он тупо этих уродов в три удара прикончил. Я еще на их датапады смотрела. Думала, чего добру пропадать, надо бы прихватить аккуратненько…”

Тетушка предприняла еще одну безуспешную попытку открыть глаза. Да, внезапный мужик в том закоулке точно был, ублюдков он убивал очень быстро и как-то очень… спокойно что ли.  Обыденно. Удар - труп. Никакого тебе махания руками, ногами и бластерами. А вот потом? Потом она вроде бы решила как-то отблагодарить своего спасителя, который дело сделал и типа собирался уходить. Датапады покойников ей и самой пригодились бы, это без вопросов. Так что долги Лим решила отдавать натурой.

“Кажется, я этого типа за уши схватила? Он же высоченный, как его иначе поцеловать-то было? Не в пупок же чмокать? Схватила, точно.  Мозг совсем в отключке был: этот парниша же мог запросто из меня прям там набор для паззака сделать. На тысячу фишек. Но не сделал почему-то, просто стоял и терпел то, как я его целую. Губы у мужика были сухие и горькие какие-то. Даже обидно на мгновение стало, я вроде бы не настолько страшная, чтобы на меня вот так реагировали. А потом мужика, видимо, пробрало, и он начал отвечать… Теперь интересный вопрос: что ж потом-то было? Горечь нереальная, все кружится, то холодно, то жарко. Мир вокруг вертится, а у типа этого глаза светятся в темноте, и только в них и можно смотреть, чтоб не выворачивало. А потом - темнота...”

Лим, собрав все свои невеликие силы, смогла все-таки поднять веки. Подстегивала мысль о том, что незнакомый мужик мог бросить ее прямо там, в подворотне, бессознательную и беззащитную. И следующая за первой мысль о том, что она не ощущает половины тела потому, что этой половины просто нет. Валяющиеся на улицах тела не редкость на Нар-Шаддаа, просто валяются они недолго. Конкуренция между городскими падальщиками и “черными хирургами” очень и очень плотная.

Первым, что она увидела, когда глаза полностью открылись и перестали слезиться, был потолок. Белый, чистый. Подтверждающий то, что она в клинике. В очень дорогой, - обычные лабы “мясников” такой сияющей белизной и чистотой похвалиться не могут, - клинике. Где ей точно отрезали половину ее. Взгляд вниз Тетушка переводила медленно, изо всех сил сдерживая желание зареветь. Слезами делу не поможешь, а хатт его знает, кто на звуки ее рыданий придет.

Вместо ожидаемого блеска металла, ворохов трубок и прочего фуфла, из которого обычно собирают системы поддержания жизнеобеспечения, на ее прикрытом простынкой животе лежала рука. Здоровенная человеческая кисть: присущая людям розовато-коричневая кожа, пять пальцев, аккуратно подстриженные ногти. Чистая рука, предплечье в светлых волосках, здоровенное такое, переходящее в такое же здоровое плечо. Тетушка сглотнула, отгоняя мысль о том, что дальше за этим плечом ничего нет. Или наоборот, что-то есть. Точнее, кто-то.

Кто-то там действительно был. Если бы не переливавшийся на белом свету роскошным пурпуром “очковый синдром” и трехдневная щетина, то полуголого мужика, обнаружившегося на том конце руки, можно было бы смело считать как минимум интересным. Особенно привлекали снежно-белые волосы, которые Лим очень хотелось потрогать, но было откровенно стремно. А ну как их обладатель проснется?

“Ну его, красивого, нафиг. Объясняйся потом, имена эти ненужные, всякое “тебе понравилось?” и “давай расстанемся друзьями” мямлить. Нет уж. Надо срочно валить отсюда по-кореллиански, не здороваясь и не прощаясь. Вот только ноги как-то вытащить, найти свои шмотки и валить. Но интересно все-таки, кто же этот хрен с горы такой, и насколько у нас с ним все было?”

Выбраться из-под конечностей внезапного компаньона по койке оказалось задачей нетривиальной. Любое тетушкино движение, направленное на высвобождение из-под ручного гнета, мгновенно пресекалось. Дошло до того, что к руке на животе прибавилась нога, притиснувшая к кровати и без того бесчувственные нижние девяноста Лим.

- Знаешь, мужик, я не в курсах, была у тебя какая живность в детстве, и гадила ли тебе эта живность на новые простыни. Но если не было, то вот прям щас у тебя есть роскошный шанс лишиться девственности в этом плане. Если не отпустишь, то я ни разу не гордая, я могу и вот так вот обогатить твой жизненный опыт, - Лим бурчала невнятно и неслышно, как ей казалось, просто чтобы не реветь от собственного бессилия.

Рука и нога медленно, словно нехотя, отъехали на исходные позиции, освобождая свою жертву. Тетушка тихонько и жалобно икнула, искоса глядя на мужика и пытаясь понять, что же, хатт подери, делать, если обладатель конечностей таки проснулся. Но нет, вроде бы пронесло, белобрысый продолжал безмятежно дрыхнуть. Сползти на пол, укрытый какой-то очень мягкой и приятной шкурой - белой, белой; все вокруг, кроме черных мужицких штанов и ее собственного, никем с тельца не снятого шмотья, было сияюще белым! - и практически на локтях выползти из комнаты в какой-то до тошноты чистый и опять же белый коридорчик было делом чести и техники.

Почти рыдая от неразделенной тяги к прекрасному и проточной воде, Тетушка все-таки проигнорировала предположительный санблок. И медленно, припадая то и дело на разные ноги, доковыляла до двери, очень похожей на выход из этого царства белой безмятежности. Суровая реальность в виде двух замков - бионического и цифрового, - заставила ее немножко побиться головой о шероховатую стеночку. Ломать все это великолепие не было ни времени, ни ресурсов. На здоровую голову можно было бы попробовать найти питалово и отпитать все нахрен, но где сейчас была она, Лим, а где была ее здоровая голова?

Трясти упомянутой частью тела была так себе идея: к горлу подкатил тугой железистый комок, дыхание сбилось, и возникла реальная угроза осквернения окружающей идеальной белизны.

“Бля, нет. То есть я долбу, что там у нас с этим парнем было, и как именно мы пересеклись и оказались в одной койке. Но если я сейчас захезаю вот эту вот шкурку, которая штук на двести кредов тянет на один только первый взгляд, то вряд ли он опосля будет угощать меня кафом и анальгетиками. Убить, надеюсь, тоже не убьет, но мне даже чистку оплатить не за что!”

До санблока Тетушка все-таки добралась. На честном слове и одном крыле, но смогла. Выворачивало ее знатно, так, что в какой-то момент показалось, что на эти звуки сейчас сбежится не только спящий незнакомец, но и половина того сектора, в который ее занесла нелегкая. В очиститель Лимаэлн затолкалась буквально на остатках сил и всю процедуру щипала себя за ногу, стараясь не свалиться прямо здесь, в кабинке.

“Уж лучше на той шкурке, под кроватью, прикорнуть. Мягко, тепло, никаких чужих рук и ног. Хотя пофигу, я уже и на ноги согласна. И даже можно не доходить до кровати, эта шкура, которая в коридоре, под дверью, тоже очень и очень ничего. Просто вот лучшая… самая… самая лучшая…”

Лим спала, и ей снилось, что она летит, и вокруг вьется белая-белая вьюга. Теплая и очень нежная. У вьюги был низкий рокочущий голос, и она умела смеяться.
- Хочешь - забирай себе эту шкуру, раз она тебе так понравилась.
- И... з-заберу… только чур… подарки… не отдарки. И мужику этому… не скажем…
- Не скажем, не скажем. Спи.
А потом среди вьюжной нежности, как это всегда бывает, нашелся один маленький и подлый, до конца не растаявший ледяной кристаллик. Укол, короткая боль - и вьюгу сменила темнота…

Второе пробуждение в белой комнате вышло первому не чета. Во-первых, никакого слепяще-белого света, кругом тишина и приятный полумрак, позволивший глазам быстро к себе адаптироваться. Во-вторых, никакой боли. Нигде. Совсем нигде. Более того, Тетушка ощущала себя невероятно бодро и свежо. Так, словно ее взяли и вымыли каким-то энергетиком и снаружи, и изнутри. Рук, ног и их обладателя рядом не наблюдалось, зато обещанная приснившейся вьюгой шкура была тут как тут - роскошно-белая, с длинным чуть вьющимся ворсом, отливавшим в сумерках в синеву. Тетушка этой самой шкурой была укутана с ног до головы. Свою одежду она обнаружила рядом с кроватью: неведомый некто все вычистил и даже пришил обратно полуоторванный в драке карман.

“Офигеть. Вот это сервис. Интересно, правда, какой мне за эту всю красоту выставят счет? Шкуру не отдам, мое. Мне ее подарили! Пофигу, что даритель приснился. Шкура есть? Есть. Все, мое и не долбет. М-м, а чем это так вкусно пахнет?”

Одевшись и прихватив подарочную шкуру, с тихим шуршанием волочившуюся по полу, Лим двинулась к источнику запахов и света. В белом-белом коридоре царил неведомо как возникший там красноватый полумрак, где-то, довольно далеко от нее прорезанный светом из открытой двери. Манящий запах съестного усиливался по мере приближения к световому пятну, и громче становилась какая-то до боли знакомая мелодия. Лим ускорилась, отстраненно отмечая, что полы в странном доме теплые, почти горячие. А ее ноги совершенно босы, и куда непонятный мужик унес ее обувь - неведомо.

“Щас схвачу чего со стола, узнаю у хозяина, что я ему должна за комплекс гостиничных услуг с грелкой в постель, и надо будет делать ноги. Дипломатически, естественно, ключей-то от входной двери у меня нет. Так что неизбежно и неотвратимо будем делать мужику мозги и дипломатию”.

Тетушка вплотную подошла к открытой двери судя по всем приметам кухонного блока и застыла в немом шоке: чуть поодаль, спиной к ней, давешний мужик, все такой же полуодетый, босой и лохматый, готовил какую-то еду. Из сырых продуктов! Руками! Ну, то есть никак иначе интерпретировать его действия Тетушка не могла. Она на цыпочках, стараясь не шуметь, просочилась поближе к чему-то, напоминавшему барную стойку. В это время старый, странно-дешевый для этого места голопроектор, из которого, похоже и звучала музыка, чихнул, фыркнул и снова запел. Ее, Лимаэлн Льет, голосом:

Under fire a moral saint here to save you,
Plagued a demon in disguise, I'm filled with shame.
Twisted world must hide the truth from its victims.
Trapped in a blameless institute I weep for you.¹

Тетушка так и застыла где стояла: на одной ноге, занеся другую для того, чтобы вскарабкаться на высокий стул. И изо всех сил сражаясь с отчаянным желанием заржать в голос.
“Твою ж Империю! Нет, только я могла вляпаться в уличную драку так, чтобы потом каким-то чудесным хреном оказаться на дому у горячего поклонника моего творчества! А чувак точняк фанат - это голо сейчас хер достанешь, это ж одна из моих самых первых демок. Уникальная, понимаешь ли, республиканская контрабанда! И, если мне склероз не изменяет, она битая. Вот сейчас припев и все, кирдык. Конец концерта. Етить, как же я тогда стремалась петь: голос зажатый, все сонарные в нос, а там, ближе к концу, совсем херня с произношением начинается. И хорошо, что мы с Тунго обрезали запись, и это позорище никто никогда не слышал до конца.  Хм-м, а ведь это идея! Ну, держись, дорогой-хороший, щас я тебе устрою…”
Голозапись умолкла на полуслове, там, где и должна была. Но женский голос, низкий, берущий за душу, продолжил звучать, отражаясь от стен, потолка и выпуклых панорамных окон:

A bitter taste of what may be your future,
My curse, I'm forced to see the truth, I lost my youth.
In a dream where silence seems to become me.
A machine that must battle for what's good, a demons tool.
Oh darkness surrounds, Oh I move through the fire
And shame it beats at my door... Don't look back.
Fly, I'll fly back to innocence. Nurture hope in my arms.
And I'll pray, I'll crave for what's good in life... Don't look back.¹

Выражение лица стремительно развернувшегося на звук белобрысого было просто бесценным. Неверие напополам с шоком, овеществленная иллюстрация идиомы про отпавшую челюсть.  Он смотрел на Тетушку так, словно она в этот самый миг открыла перед ним сокровищницу Нока Дрейвена и спокойно, не чинясь, отдала от нее ключи.  Маленькая лопаточка, зажатая в лапище мужика, с тихим хрустом сломалась, заставив  Лим, допевавшую последние строки припева, давиться хохотом.
- Только не говори что ты - Рэд.
- Не скажу, так и быть, - продолжая смеяться, она вскарабкалась-таки на высоченный стул и укутала плечи в дареную шкуру. Улыбку с лица согнать было просто невозможно, уж больно уморительно выглядел шокированный беловолосый великан. - Раз ты так просишь, то я буду молчать о том, что я - Рэд.

- Я всю жизнь думал, что она - миф. Синтез голосов. Поющий дроид. Что она давно умерла, а кто-то торгует бутлегами ее записей. Поэтому их так мало. Я скупил все.
- Нет, нет, нет и нет. И да, нормальная певица сделала бы на своем таланте состояние, но я - ненормальная. И не певица. Я просто чика при голосе и бластере. То есть пока без бластера, но это ненадолго, поверь. И я хочу жрать. И спасибо тебе за твою любовь к моим песням, твои кредиты очень важны для нас. Ой,  у тебя что-то там горит!

Белобрысый  неуловимым движением что-то откуда-то снял, устранив источник дыма и запаха, и снова повернулся к Лим. Глаза у мужика оказались просто чумовые: яркие, прозрачно-зеленые, окруженные длиннющими темными ресницами. Похожие цветом на молодые листья альдераанских деревьев. Лим такие в голонете как-то видела и часа на полтора залипла, разглядывая эту невозможно яркую и светлую зелень.
- Спой мне. Еще.
- Хм-м-м, обычно я беру за это приличные деньги, - Тетушка вытянула шею, пытаясь рассмотреть за широченной фигурой мужика, окончательно ли  испорчена еда, или можно будет хоть что-то выдурить. По всему выходило, что стоит попробовать договориться. Так что она снова переключилась на владельца еды и состроила важное лицо, долженствующее произвести впечатление. Наставила на белобрысого указательный палец и, растягивая гласные на имперский манер, сказала,  -  но так как я тебе, получается, торчу некоторую сумму за кров, кроватку и чистку одежды, то так и быть. Заказывай что душа попросит. Все спою. Правда, только после ужина… завтрака… какой-нибудь еды!

- Контракт принят, - лицо белобрысого, на котором как-то подозрительно быстро - или сколько ж она спала? - выцвел “очковый синдром”, снова вернулось к своему расслабленно-невозмутимому состоянию. Он поразительно легко для такой туши развернулся к Лим спиной, в полшага подошел и начал чем-то греметь у кухонной консоли.

“Эге-гей, а дяденька… дедушка?! Короч, перец этот не такой простой, как сначала показался. Хотя какое там “простой”, он всю дорогу какой-то мутный. Кто, что, откуда? Судя по последним словам - охотничек за ушами и головами. Судя по хате - не из тупых и бедных, а судя по возрасту... Так, нет, не буду я про возраст, а то какая-то фигня в голове вертится нездоровая.  И такие у него глаза знакомые, что просто снимай штаны и играй имперский марш… мать твою, хаттскую, за хвост и через перильца! Это ж тот самый кекс, который чуть не устроил мне жаркий послеубийственный секс в той подворотне! Но вместо веселых получаса как-то меня вырубил и зачем-то к себе притащил. Обезьящерицу  свою плюшевую продолбал, что ли?  А-а, пофигу, все ж наладилось: он мне жратву, я ему - высокое искусство. А потом… потом будет потом.”

Еда была шедевральна. Божественна. Невероятна.  Лим сожрала содержимое своей далеко не маленькой тарелки в два укуса. Белобрысый, пришвартовавшийся со своим скромным тазиком напротив нее, не отставал - лопал так, что за ушами трещало. Но безропотно отставил ужин в сторону как только она протянула пустую тарелку за добавкой. Вместо одной принес две, и обе отдал ей. Видимо, вставать во второй раз мужик не хотел, а в том, что второй раз будет, не сомневался. И не зря! Ощущая себя обожравшимся сарлакком, Тетушка поудобнее устроилась на своем стуле, подоткнула бесценную шкуру, которую откидывала было для пущего удобства питания, и, дождавшись, когда ее единственный слушатель будет готов внимать, спросила.
- Так что поем-то? И это, аллюты или чего-то такого у тебя, случаем, не завалялось?
- То, что ты любишь. Нет, увы, - видимо опечаленный отсутствием аккомпанемента белобрысый собрал тарелки и, скинув их в утилизатор, уселся на пол у стены чуть поодаль.
- Ну и хатт с ней, с аллютой, будет тебе программа акапелло. Редкость, между прочим, цени, пока я жива.
Свет вокруг плавно погас, оставляя двоих на милость цветного кружева реклам в окнах. И Лим запела…

-----------------------------------------------
1 - оригинал песни см постом ниже