“Алый азир”, заведение моммы Боттах, считалось в Красном секторе одним из самых приличных и респектабельных. Расположенное в самой безопасной части Конкура, “укомплектованное” самыми чистыми, воспитанными и красивыми девочками, которых только можно было найти в этой части Нар-Шаддаа, предоставляющее широчайший спектр услуг за далекую от гуманности, но справедливую цену и “крышуемое” не просто местной секторальной охраной, но ребятами самого Бариша Фенн’ак Торилла. В общем, соблюдающее все условия для того, чтобы стать комфортным местом отдыха даже для очень взыскательной публики.

Позднее утро в “Азире” всегда было временем сонным и неторопливым. Ночные клиенты успевали уже разойтись, для дневных еще было рановато, так что девочки с удовольствием проводили время в скоротечной и оттого еще более приятной праздности. Неспешно завтракали (само собой только те, кому это было дозволено - момма строго следила за тем, чтобы ее “птички” держали себя в форме), прихорашивались, обсуждали свежие новинки моды, светские и полусветские сплетни и, само собой, клиентов. Единственным условием, которое момма Боттах требовала неукоснительно соблюдать при таких пикантных обсуждениях было полное отсутствие имен. Нет, само собой, штатный слайсер проверял все здание и весь персонал ежедневно, но береженого, как говорится, Сила бережет. А небереженого могут случайно найти совсем мертвым где-нибудь на обочине путепровода. И хорошо, если целиком.

- Ты сегодня занята днем, Флоуни? - ярко-алая тви’лека, совершенно обнаженная, если не считать головной повязки с золотистыми цветочками и таких же цветочков на сосках, вертелась перед ростовым зеркалом, придирчиво изучая собственное тело. Судя по загадочной полуулыбке, собой девушка была более, чем довольна.

Ее же собеседница, невероятно красивая человеческая девушка с золотой волной идеально прямых волос, шелковым водопадом стекавших до самого пола с края кушетки, на которой та растянулась в томной позе, в ответ на вопрос состроила крайне недовольную и брезгливую какую-то гримаску.
- Если это можно считать занятием… у меня сегодня Прынц на полдень… фи, и принесла же его нелегкая. Два месяца не было, я уж обрадоваться успела… а тут на тебе…

- Дура ты, Флоуни. И чем тебе бедный парень не угодил?  - низкий женский голос, донесшийся из полутьмы одного из углов комнаты, был… странным. Должно быть очень красивым когда-то, но сейчас он скрипел и всхрипывал так, словно у говорившей то и дело перехватывало дыхание, и сжималось горло. - Тихий, спокойный, чистенький. Не урод, вежливый. Да, подарками не заваливает и бонусов не платит. Но никогда не жлобится и не скандалит. Да еще и полсеанса чай пьет. Молча. Что тебе не так?

Флоуни, услышав эту отповедь и недобро прищурив топазовые глаза, медленно повернулась в сторону той, что так нелестно только что отозвалась о ее умственных способностях:
- А ты-то откуда столько знаешь, а, Наншат? Тебя ведь он ни разу не выбирал, хотя как по мне - вы с ним отличная парочка. Два урода. Ты безголосая и страшная со своими этими шрамами, он - стремный и нудный. И тоже, небось, шрамированный весь. Потому что иначе… ну вот кто в своем уме трахается застегнутым на все магнитки, а? Особенно со мной?!

Последний факт, по всей видимости, был для красавицы Флоуни самым отталкивающим в обсуждаемой персоне. Она даже приподнялась со своего ложа и негодующе стукнула по тонкой резьбы подлокотнику.
- Я не понимаю, почему момма его не выставит?!  Такие клиенты - просто позор для этого  заведения! Сегодня этот… жалкий тип, а завтра что? Будем “субботники” у грязных коррелианцев отрабатывать? Отвратительно!

- Дура ты. Как есть дура, - обладательница низкого голоса покинула свое затененное укрытие и, уперев темно-зеленую руку в покатый бок, встала напротив кипятившейся красавицы. Яркий свет, лившийся из имитации окна, резко вычертил ее исполненную весьма приятных и внушительных изгибов фигуру. Густая вязь темных татуировок покрывала лоб и щеки невысокой, полненькой девушки-мириалан, то тут, то там пересекаемая тонкими белесыми шрамами. На ее красивой шее, оттеняя и длину, и цвет кожи красовалось выполненное из мириада медных бусинок ожерелье-воротник, прикрывавшее все от подбородка до самых ключиц. Охряно-оранжевое одеяние из чего-то напоминавшего паутинный шелк мягкими складками спускалось с пышной груди до самого пола. - А знаю я потому, что… до тебя, идиотки, этот парень был постоянником Идрисс. Да, той самой Золотой Идрисс, на чье место тебя подобрали. Той самой, что сейчас стала любимой женой сенатора Баннока. И вот для Идрисс он был, внезапно, всем хорош. А тебе до нее, скажу я честно, как отсюда - до Балморры раком…

Флоуни так споро подскочила со своего лежбища, что взметнувшиеся вверх рукава ее золотистого пеньюара подняли самый настоящий ветер. В полшага приблизившись к той, которую она назвала Наншат, златовласка склонилась над ней и резко дернула соперницу за ожерелье. Алая тви’лека, вполглаза следившая за перепалкой товарок, только и успела, что охнуть, да вот только звук ее голоса потонул в дробном перестуке падающих на пол металлических бусинок. Флоуни же, приблизив свое искаженное яростью лицо к зеленому носу противницы, прошипела:

- Вы… вы все тут… уроды. Вот увидишь - я буду не я, если от этого… куска ранкорьего дерьма не избавлюсь. Меня выворачивает всякий раз, когда он на меня смотрит. А уж когда трогает… б-р-р...убила бы! И от тебя, уродины, меня тоже выворачивает - тебя давно надо было на органы сдать, да момма почему-то не делает этого… видимо, для того, чтобы всяких уродов ублажать, тебя и держит… ничего-ничего… вот я тебе…

Что именно планировала сделать со своей замершей в ее руках соперницей разъяренная блондинка, осталось неизвестным - дверь в утренний альков распахнулась во всю ширь, и на пороге возникла дрожащая, зареванная и насмерть перепуганная чисса в коротенькой белой рубашке. Некогда белой - сейчас она была порвана в нескольких местах и обильно заляпана чем-то алым. На скуле несчастной чиссы стремительно расцветал огромный темно-синий кровоподтек.

- Д-д-девочки! Там… там… там Дайну… к-клиент… из… из… ой, ма-а-а-ама! Он-на-а-а… ум… ум… умре-е-еот!

Дайне было… плохо. Это было очевидно всем псевдоспасателям, набившимся в ее комнатку для “приемов”. Она не кричала, не металась - просто лежала на широченной кровати, скрутившись жалким комочком, крупно дрожала всем телом и порой хрипло всхлипывала. Девушки, похожие на стайку перепуганных разноцветных птичек, замерли вокруг нее, пребывая в полной растерянности.

- А… а… а вы момму позвали? - подала голос алая тви’лека, на которой теперь несколько прибавилось одежды. - Или начальника охранников… или кого-то? Хоть кого-то кроме нас?

Чисса, тихонько шмыгая носом и утирая рукавом рубашки тяжелые лиловые капли из разбитого носа, отрицательно покачала головой. Наншат, лишившаяся своего ожерелья и пугавшая бы, если бы не сложившаяся ситуация, окружающих жуткого вида шрамами на горле, склонилась над пострадавшей, силясь рассмотреть, что же с той такое.

- Нужен врач. А дока Ллоуда до послезавтра не будет. Кого-то же со стороны момма звать откажется… бедная Дайна…

Девушки вокруг кровати резко поскучнели и почти синхронно зябко передернули плечами. Участь их незадачливой товарки с каждой секундой становилась все хуже и страшнее…

- И чего стоим, а? Чего квохчем? - голосом стремительно вошедшей в комнату элегантно одетой и очень полной женщины-тви’леки можно было бы, наверное, дробить камни - такой он был зычный и мощный. За собой на буксире эта весьма корпулентная и пробивная дама тащила высокого молодого темноволосого мужчину, человека-киборга, если судить по выводам имплантов на лице. Тот с ног до самого горла был затянут в черное, без вырезов и видимых отверстий, одеяние. Черный свитер, черные, заправленные в высокие ботинки, брюки, а в руках - маленький черный чемоданчик, очень похожий на те, с которыми ходят по вызовам свободные медики.  - Разойдись в стороны, птичник! А еще лучше - скройтесь с глаз долой…

Разойтись - разошлись, а вот уходить - никто не спешил. Всем было жутко любопытно, что же сейчас будет происходить, и чем все закончится. На всех девичьих лицах, кроме точеного личика Флоуни, было написано робкое ожидание пополам с недюжинным интересом. Флоуни же всякий раз, когда взгляд ее наталкивался на обладателя черного чемоданчика, едва уловимо брезгливо морщила нос.

- Мое почтение, дамы… и, если вас не затруднит, - не могли бы вы дать мне немного света и принести теплой воды? - голос у молодого человека оказался низким, мягким, приятным. Не оглядываясь на присутствующих, чтобы удостовериться, что его услышали, обладатель чемоданчика вынул из него набор каких-то переливающихся огоньками нашлепок и трубочек, и уселся рядом с несчастной Дайной. Пара скупых, немного дерганых движений больших ладоней с длинными, музыкальными пальцами - и нашлепки устроились на висках, кистях и шее бедняжки. Мужчина с черным чемоданчиком снова вынул из него что-то, похожее на датапад, и начал пристально смотреть на то, что высвечивалось на его экране.

- Ну-у, и чего стоим, болезные? Дока все слышали? Воду и свет - живо! - громогласная женщина резко хлопнула в ладоши, вызывая недюжинное оживление среди девчонок. Молодой человек в ответ на это все сурово нахмурил брови и приложил палец к губам, призывая всех к тишине.

- Да, момма, уже… сейчас… бежим… - девушки, прошептав эти свои заверения и вытягивая шеи, стараясь напоследок увидеть хоть что-то, исчезли за дверями.

- Ну что, док Джеб? Отпелась наша птичка? - шепот у моммы тоже был камнедробильным, но все-таки немного тише, чем обычный ее полногласный рев. Молодой человек в черном как раз в это время перешел от созерцания строчек на экране датапада к более активным действиям: прикладыванию трубочек к рукам и шее потерпевшей. Та в ответ на это глубоко, как-то устало вздохнула и обмякла, прекратив дрожать и разжавшись. Веки ее прикрылись, дыхание стало более ровным.

- Почему сразу “отпелась”? Если ее поместить в колто-танк на пару дней, то телесно будет здоровее прежнего… У вас есть возможность сделать это? - с этими словами на момму вопрошающе уставились два пронзительно-зеленых глаза в обрамлении длиннющих черных ресниц. Та в ответ только развела руками.

- Да откуда же у меня… Кому они нужны, чтоб вот?.. У хаттов, правда, есть все, да только цену они заломят такую, что я за нее трех таких вот птичек купить смогу... Док, вы ее подштопайте как-то, а там…  - момма, скорбно опустив уголки рта, махнула рукой. Лицо молодого человека, и до этого не блиставшее особой выразительностью, закаменело. Взгляд зеленых глаз стал острым и колючим. Он оторвался от своей пациентки и протянул тви’леке вынутый из кармана потрепанный голокомм.

- Пока я ее осматриваю, вызовите первый номер из списка, пожалуйста. Скажите, чтоб был готов нас забрать через пару часов. Я найду ей колто-танк. Бесплатно. Если не верите, что она вернется - пошлите кого-то с нами. Пусть проследят, - в прежде мягком мужском голосе теперь отчетливо потрескивала ледяная вьюга. Не проверяя, исполняются ли его распоряжения, более того, действуя так, словно он и мысли не допускал о том, что по его слову не будет, док Джеб отвернулся, чтобы продолжить заниматься своей пациенткой. Момма как-то оценивающе посмотрела на него, на голокомм в своих руках и тихонько вышла из комнаты, притворив за собой дверь...

...- А-аа, аччойта мы тут де-елаем? - получасовая тишина, прерываемая только тихим пиканьем датапада, внезапно взорвалась диким ревом. Воздвигшийся на пороге комнаты Дайны… ну-у, наверное, человек, был вдребезги пьян и очень слабо адекватен. Док Джеб, уже закончивший с основным осмотром и первичной помощью, сидел в ожидании возвращения моммы или воды, или хотя бы света у кровати на полу, прокручивая в пальцах один из своих цилиндриков. На явление верзилы он отреагировал спокойно - просто поднял голову и посмотрел на вошедшего.

- Мы с ней - тут сидим и лежим. Она - лечится. Я - лечу. Вы же - сейчас развернетесь и выйдете отсюда. В противном случае я или вызову охрану, или выведу вас сам, - мужчина в черном сейчас мог бы поработать отличной моделью для джедайского изваяния - настолько он был невозмутим. Вот только пришелец не обратил на него ровным счетом никакого внимания. Заметив лежащую на кровати девушку, он с диким ревом ломанулся к ней.

- Т-т-ы… м-мойяяя ку-ууклка! Дава-а-ай… еще… хочу!  - вытянутые вперед руки человека  беспорядочно махали, остекленевшие глаза указывали на то, что пришелец был не просто пьян - нет, в его случае спиртное, похоже, отлично смешалось с какими-то дизлептиками. Дайна, услышавшая этот рев даже сквозь пелену сна, снова тихонько и жалобно всхлипнула. Этот звук словно подстегнул обдолбанного мужика - тот нереально шустро и координированно обогнул кровать и почти дотянулся до маленького женского тельца. Почти.

Короткий треск, смазанное движение затянутой в черное руки, - и верзила упал навзничь. Коротко хрюкнул, дернулся и затих, погребая под собой парня в черном и его чемоданчик…

… - В-высокие звезды! Что здесь… произошло? - момма от удивления почти полностью утратила всю свою громогласность. Она стояла на пороге и расширенными донельзя глазами смотрела на… на мирно спящую Дайну, на спокойно сидящего у ее кровати дока и на… огромное мужское тело, аккуратно сложенное под стенкой. Тело выглядело отчетливо мертвым.

- Я убил человека. Он попытался причинить вред моей пациентке. Я его убил. Увы, возможностей для переговоров не было. Настоятельно рекомендую вам вызвать охрану сектора. Я сдамся добровольно. Наша прежняя договоренность, если вы связались с моим контактом - остается в силе, - в продолжении всей этой речи док Джеб натыкал что-то еще в своем датападе и протянул его момме.  - Вот, здесь список того, что должно быть сделано для ее выздоровления. Передайте его моему контакту, он позаботится обо всем остальном. И поторопитесь с вызовом хаттских ребят. Чем раньше они придут за мной и за ним - тем меньше здесь потом будет вонять.

Момма… момма Боттах заслушала все это, широко открыв рот и не издавая ни звука. На лице ее, ухоженном, красивом и ярко-синем было написано безграничное, бесконечное удивление. Минута шла за минутой, странная пауза, образовавшаяся после последних отзвучавших слов, все длилась и длилась. Так долго, что док Джеб был вынужден подойти к замершей женщине и легонько постучать ее по плечу. Та посмотрела на него, хлопнула глазами и… оглушительно, трубно расхохоталась!

- Т-ты! Н-ну ты даешь… ну ты даешь! “Сам сдамся”... “Человека убил”... м-мать моя синяя, вот где? где тебя, такого… такого идиота благородного сделали...а-а-а?! Не могууу! - дородная момма с удивительной для такой комплекции легкостью присела на корточки и начала ритмично хлопать себя ладонями по коленям. Ни на секунду не переставая хохотать. Док озадаченно посмотрел на нее, потом тревожно - на пациентку. Но той, похоже, смех нравился больше рева: девушка мирно спала.

- Госпожа Боттах, вы в порядке? Я могу уколоть вам успокоительное, если нужно…

Момма подняла на своего потенциального “успокоителя” залитое слезами и потекшей косметикой лицо и расхохоталась еще пуще…

… - Масса Джеб, я бесконечно признательна вам за все, - ничто во всем облике моммы теперь не указывало на то, что двадцать минут тому назад она напоминала ярко-синюю раттатаки в полной боевой раскраске: сейчас все было просто идеально - одежда, макияж, головная повязка, бархатистая на вид синяя кожа. Только нет-нет да и дергающиеся в подавляемой улыбке уголки губ выдавали, что веселье еще не кончилось, и что дай ей волю и возможности - почтенная момма продолжит истерически и неостановимо ржать.  - И в знак моей признательности я бы хотела, чтобы этот и все последующие ваши визиты в этом году были за счет заведения. Вы же не откажетесь от такого скромного подношения?

Док Джеб как-то беспомощно посмотрел на синюю провокаторшу, которая… которая… страшная женщина, вот что! Помял в руках обтрепанный край своего свитера и перевел взгляд на Флоуни, золотистым истуканом стоявшую рядом все то время, пока момма пела ему дифирамбы. Слишком долгое, как по нем, время. Та тотчас же расплылась в самой сладчайшей из имевшихся в ее арсенале улыбок. Док начал было робко улыбаться ей в ответ и…
… и вдруг замер, застыл, словно замерз. Губы его медленно вернулись в прежнее невыразительное положение, а глаза опустились долу.
- Прошу простить меня, уважаемая момма Боттах, но я вынужден отказаться от такого невероятно щедрого подарка. Не потому, что вы не угодили мне, нет. Напротив, я был бы счастливейшим из мужчин, имей я возможность его принять. Но… неотложные дела вскоре, точнее сразу, как Дайна поправится, потребуют моего длительного присутствия на Татуине. Так что увы мне, увы. Но я надеюсь, что не оскорбил вас отказом, правда?  - док смотрел куда угодно: на синие щеки моммы, на пол, на свои руки, - только не на Флоуни. Та словно в один единственный миг взяла и исчезла для него. Игнорируемая же красавица несколько недоуменно и откровенно обрадованно переводила взгляд с внезапно миновавшего ее постель противного клиента на момму и обратно. Глаза ее блестели из-под длинных ресниц словно два коруска.

- Что ж… я понимаю ваши трудности, масса и искренне сожалею, что мы с вами долго не увидимся. А пока - просто знайте, что вам здесь всегда рады. И если вам или вашим друзьям понадобится помощь... то им достаточно просто назвать ваше имя в этих стенах. Я постараюсь помочь чем смогу, - все переглядывания не ускользнули от бдительного ока моммы, и, судя по прикушенной губе, некие выводы она сделала...

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-04-21 19:45:33)

Это очень странное место.

Среди шумных секторов верхних ярусов Корусанта этот клочок площади выделяется прежде всего своей тишиной. Совершенной, абсолютной, нерушимой. Длинные ряды белых табличек, разделенных между собой густой лилово-зеленой аккуратно подстриженной травой, уходят далеко-далеко за горизонт. Деревья с крупными розовыми цветами неслышно роняют лепестки и целые цветы прямо на белизну и зелень.

И никого вокруг.

Мужчина в чистой, но потрепанной, такой непривычно скромной для роскоши и дорогого глянца верхних уровней одежде безмолвно стоит у белой таблички. У двух белых табличек, которые чья-то рука придвинула друг к другу тесно-тесно, близко-близко. Трава у одной из них коротка. Так коротка, словно ее только недавно уложили поверх земли. Мужчина стоит, а над табличками короткой зарницей то вспыхивают, то гаснут два практически неотличимых друг от друга лица…

… - Смотри, Дай! Смотри-и-и! Мне это вот Гант дал!  - их двое в этой светлой, без единого темного пятнышка комнате. Нет, не так. Они сами и есть - темные пятна. Две вороных кудрявых головы склоненные друг к дружке. Одинаковые профили, одинаковые синие-синие глаза. И выражение на пухлых мордашках одно на двоих. Так, словно один отражается в другом.

- Ух ты! Какая штючка-дрючка! - нет, разница между мальчишками все-таки есть. Одежда. Кто-то надел на обладателя “штючки” очень дорогой, очень чистенький и очень формальный костюмчик. Ни единой складочки, все застегнуто и затянуто так, что кажется, наклонись сорванец чуть пониже - и гладкая ткань треснет, как разбитое стекло. Его близнец же одет… как-то. Мятая рубашечка с пятнами неизвестного происхождения, короткие штанишки с пузырями на коленках, разноцветные носки из разных пар. Но эти двое сейчас меньше всего озабочены разницей в своем внешнем виде. “Штючка” - маленькая раскладная и, судя по всему, подвижная моделька спидера - вот то, что поглощает все их внимание в эти минуты.

- А-а-а, крылья! Они откидываются… как настоящие! Вжижижихх! - обладатель “штючки” и костюмчика подскакивает и начинает кружить по комнате, изображая полет. Синие-синие глаза сияют словно фликер-лампы. Его близнец смотрит на брата, и тянет к нему руку:
- Отдай мне! Джеб, отдай!

На мгновение на личике того, кого назвали Джебом, отражается нешуточная внутренняя борьба: он вроде бы и не прочь поделиться, но что-то не дает ему просто так протянуть руку со спидером. Что-то пугающее, что-то такое, чему он толком и названия не знает.

“Слабость проявишь ты, Джебедайя, а накажу я его. И накажу примерно. Не будь слабым, не будь глупым, не отдавай никому того, что твое и только твое. Ты хорошо запомнил последствия? Ты понимаешь, что будет, если ты ослушаешься меня, верно?” 

Мальчик в костюмчике как-то разом сникает и прижимает к себе злосчастную модельку. Его близнец тут же распрямляется, подобно спущенной пружине, и в один прыжок оказывается рядом с братом.

Удар у мальчика, которого назвали Даем, не по-детски страшный. От него голова его брата запрокидывается назад, и из носа на дорогой костюмчик, на белый пластик модели тут же начинает капать кровь. Алая-алая.

- Ты… ненавижу тебя! Ненавижу! Ты всегда берешь себе все… все лучшее! Имя, маму,  одежку… вот “штючку”... Все… даже лицо! Ты взял у меня мое лицо! Отдай! Отдай! Отд-а-а-ай!

Мальчик, которого брат только что звал Джебом, медленно-медленно опускается на колени. И из его зажмуренных глаз капают, мешаясь с кровью, продолжающей течь из носа, крупные  прозрачные слезы…

…  - А она миленькая. И, я смотрю, тебе нра-а-авится, - они стоят друг напротив друга. Такие одинаковые, такие разные. Одинаковые формальные костюмы, отглаженные и выправленные до звона, до хруста. Одинаковые позы: прямые спины, упрямо вздернутые подбородки. А вот прически - прически у них сейчас совершенно разные. Волна смоляных кудрей, забранная в жесткие тиски глянцевого фиксатора, и простой, без изысков, армейский “ежик”. И глаза - они больше не отражения друг друга. В одних плещется усталость, в других - что-то до боли похожее на безумие. - Ты же не против, если я возьму ее у тебя? Поиграть? Отдай, а, Джеб? Ты же так меня любишь, мерзкая тварь с - моим! - моим лицом. Правда любишь?

- Правда, Дай. Правда. Бери, все, что хочешь. И ее бери, - не так она мне и нужна. Бери, я себе еще найду, - парень с армейской стрижкой разворачивается на каблуках и, небрежно махнув рукой - не то прощание, не то отмашка, - идет в шум и сияние разряженной великосветской толпы. Брат его остается стоять, и безумие на его  красивом - одинаковом - лице проявляется все отчетливее. На лице же ушедшего, идущего сейчас к бару, сияет широченная, совершенно мертвая улыбка…

… Двое стоят у огромного панорамного окна, из которого открывался ранее совершенно завораживающий вид. Он завораживает и сейчас, вот только ни разу не красотой. Черные столбы дыма, яркие вспышки взрывов и отражающих щитов. Проломы и провалы, обнажающие самое нутро планеты-города. Те места, которые благодаря этому впервые за долгие века наконец-то увидели свет солнца. Вот только вместо радости он принес с собой смерть.

Парень в потрепанном комбинезоне военного медика стоит, вцепившись пальцами в гладкость транспаристила. Лицо его искажено яростью и мукой, он весь - словно остановленный, замороженный чьей-то злой волей порыв. Они - там - умирают. Он - здесь - только и может, что смотреть. Приказ отца однозначен и иных трактовок не допускает. И все, что остается парню по имени Джеб - стоять и смотреть, стоять и смотреть…

Стоящий плечо в плечо с ним парень в униформе сенатского сотрудника  - полная противоположность своего близнеца - сейчас совершенно спокоен. Он обозревает происходящее, словно смотрит интереснейший, невероятный в своих спецэффектах голофильм. Легкая улыбка блуждает на его красивых губах. Похоже, что происходящее доставляет этому близнецу - а близнецу ли? - изрядное удовольствие. Он наклоняется к замершему в скорбной ярости брату и ласково-ласково шепчет тому на ухо:
- Смотри, Джеб… Смотр-и-и-... Смешные! Эти маленькие горящие фигурки в отдалении - они такие сме-ш-ны-е. И ты смешной. Я так надеюсь, что ты сдохнешь как они, мой милый братец. И тогда я останусь один. Наконец-то все-все на свете будет моим. Только моим…

Мужчина в потрепанной одежде медленно, как-то судорожно опускается на одно колено рядом с двумя белыми камнями. Протягивает руку, осторожно укладывая что-то на лилово-зеленый “ежик” травы. И поднимается, тяжело, дергано, рвано. Зеленые глаза его смотрят куда-то вдаль, туда, где белые ряды обелисков исчезают за горизонтом. Губы шевелятся еле заметно, но если бы тут кто-то был, если бы он дал себе труд присмотреться, то мог бы прочесть в этих движениях простые слова:
“Забирай. Теперь все-все в мире - твое, Дай. Навсегда...”

Сумерки неспешно опускаются на белые камни, на лиловую сейчас траву. На лежащую у двух белых камней маленькую потрепанную модельку спидера с отломанным откидным крылом...

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-05-14 00:21:39)

И наше радио продолжает работу:

Утреннее радио продолжает работу:

[nick]Master May[/nick][status]Jar-Jar?[/status][icon]http://i104.fastpic.ru/big/2018/0615/57/447c108a908b012964b60c4635d1b157.jpg[/icon][sign]Кто-то однажды сказал, есть только два способа прожить свою жизнь: жить, смотря вокруг и жить, видя мир вокруг. Чудеса в мире случаются очень редко, а может, всё вокруг нас является чудом...[/sign]

Хорошо быть волшебником! даже если магия чуточку черная =)

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-06-16 02:14:33)

«Их мачты в золоте рассвета, хоть паруса изодраны штормами,
И вслед за ветром обошли весь мир их корабли, чтобы домой вернуться
Нагруженными золотом, шелками, рассказами и сказками.
Цена их будет высока, конечно, но это значит лишь, что все мы —
Люди!»
(с) Пол Андерсен, "Политехническая Лига".

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-06-23 19:34:08)

Из личного-ассиоциативного от водителя.

Немного о превратностях семейной жизни:

Третий, пятый, двенадцатый, сотый… Прозрачные голубые квадраты заметок веером, пиксельной метелью метались по маленькой каюте, нивелируя, сводя воедино все буйство царивших там цветов. Перестали быть, исчезли и густо-малиновый, ярко-желтый и камедно-зеленый цвета подушек, то тут, то там разбросанных по полу и  дивану. Выцвел  в голубых всполохах до тускло-серого узорчатый ковер, поблекли вырвиглазно-яркие занавески. Цифровой снег сожрал все цвета без остатка - что уж говорить о маленькой человеческой фигурке, примостившейся в странной, скрюченной позе за древней на вид аналитической консолью. У той просто не было шансов, и из чего-то объемного и живого она покорно стала плоским схематичным наброском.

“Не то. И это не то. Да, как-то туповато: сидеть на больших, действительно больших деньгах и почти в буквальном смысле умирать от голода. Но, давай ты будешь честным хотя бы с собой - легализовать роскошный ген’дайский подарок так, чтобы не подставиться, ты не сможешь. По крайней мере сейчас. Так что эту часть мы пока откладываем, на неопределенный срок, до появления подходящей возможности, и переключаемся на что-то более реалистичное. Что-то, что во-первых, даст возможность выползти из той задницы, в которую ты сам себя загнал - безразличие к собственной жизни в целом часто имеет последствия такого толка. А во-вторых - легализоваться самому. Что, если так вот смотреть, с учетом всех вскрывшихся обстоятельств, немногим проще, чем вывести в легальную плоскость сто тридцать кило ауродиевого песка высшей пробы.”

Мэй устало потер переносицу. По-хорошему - утро вечера мудренее, и надо было бы идти спать, все равно в таком состоянии ничего толкового он придумать не способен. Но со сном у него снова было сложно. Нет, никаких кошмаров, никакого лунатизма и черных с отблесками синих молний на них рук на повторе. Этого больше не было, и он надеялся, что больше и не будет. Но сон по-прежнему бежал его, раз за разом заставляя ночи напролет заставляя заниматься всяческими странными и нудными вещами.

За время, прошедшее с того памятного дня, Мэй в рамках своих ночных бдений успел много. В одиночку, без помощи Каца и ремонтных ботов, перебрал все атмосферные двигатели, отстроив их, наконец-то, до полного концерта. Починил весь свой ящик с “безнадежными” игрушками, оцифровал и каталогизировал все разбросанные и разрозненные ранее кулинарные рецепты. Выгнал и бутилировал около сотни декалитров отменного пойла из случайно подвернувшейся на торговой станции партии блицци. Запас карман не тянет, а жидкая валюта порой отлично ходила там, где слово “кредит” считали матерным. Ре-декорировал ту самую, олицетворяющую серость и уныние, каюту, превратив ее в медовую с золотом шкатулочку для тех, кто не любит контрастов и ярких цветов.

Правда, оценить великолепие новой отделки было некому: пассажиров Мэй упрямо не брал. Отчетливо понимал, что с честными грузовыми фрахтами нынче было туго: Галактика готовилась к войне, война все яснее и ярче читалась между строчек новостных коммюнике, в открытых списках государственных и корпоративных закупок, в бравурно-легкомысленных строчках популярных в ГолоНете хитов. И в этом нарочито-мирном и показушно-веселом предвоенном водовороте простым грузам места не было. Или ты везешь оружие, амуницию и запчасти к военной технике в открытую, равно рискуя угодить в лапы и “своим” и имперкам. Или тебя имеют и везут его под маской чего-то безобидного.  Гуманитарного, ага. На последнее Мэй был согласен только для одного-единственного на свете нанимателя, а для первого был и слишком чистоплюем, и слишком оптимистом.

“Все чистеньким надеешься соскочить, да? Законные контракты, законная оплата. Эй, очнись, дружок! Топливо на исходе, “органические продукты”, как их называет Кац, тоже дно банки демонстрируют. А ты сидишь такой красивый, весь в белом, и харчами перебираешь. Это не буду, то не буду. Хочешь стать снова гражданином? Будь готов платить. И платить немало, если учесть, что гражданство ты хочешь настоящее. Причем, тащить его оформление придется в обход общей генной базы и, по возможности, вообще в обход всего. Что, как ты понимаешь, добавляет к сумме, положенной отзывчивым разумным за их немалые усилия.”

Голова от всех этих, повторяющихся раз за разом, мыслей ныла тупой, непреходящей болью. Но четкого выхода к нужному результату в лабиринтах вероятностей и возможностей Мэй не видел. И именно это (а это ли? точно? точно-точно?) лишало его сна, заставляя браться за самую нудную, муторную и бессмысленную работу, которую он только мог найти на своем корабле.

С коротким огорченным вздохом свернув заметки, Мэй откинулся на спинку своего спального кресла и бездумно, повинуясь скорее наитию, чем разуму, нажал на значок “серого” фрахтового канала. “Транспортировка группы исследователей… нейтральный сектор… оплата за дополнительные услуги и срочность…”

“Что? И это не нравится? Ну, тогда можешь продать кило песочка. Или, с равным результатом - свой почечный имплант. Левый или правый, на выбор.”

“Исследователей” оказалось трое. И выглядели они так, что уснувший, казалось, вечным сном жопометр Мэя вышел из гибернации и радостно завопил. “О-ла-ла, вот это поворот! Да, если эти ребятки - исследователи, то я - императрица Набу. Самая красивая, ага.” Два амбала-мордоворота с холодными цепкими взглядами, немногим уступавшие самому Мэю в росте и добиравшие разницу в сантиметрах в ширине. И лощеный, холеный хлыщик в новеньком с иголочки корпоративном костюме, с которого впопыхах кто-то криво и неумело спорол знаки различия. “Три звезды под “хером ¹”. Исполнительный директор? Однако… Исполнительный директор на твоем кораблике? Однако… Исполнительный директор, которого сопровождают всего два “отбойника”, и который безропотно согласился на повышенную десятикратную ставку с надбавками за форс-мажор? Который изо всех сил делает вид, что ему нравишься ты, нравится Кац - хотя нет, тут он вида не делает, тут он, похоже, прикидывает, как бы ему на Каца наложить ручки после всего - и так же изо всех сил пытается скрыть от тебя истинную цель визита на этот мир… как его там? Скрейф? Скрейд? А, Скариф! Хаттская отцемать, во что же ты ввязался на этот раз, дружок?! Эх, а счастье было так возможно. И так возможно. И вот так...”

Впрочем, особых проблем в дороге “исследователи” не доставляли. Сначала фальшиво, а чуть позже - и вполне искренне - оценили местную кухню и предоставленный сервис. Перестали, после вполне недвусмысленного предупреждения, в котором фигурировали слова “ноги”, “отстрелить” и “пожалуйста”, пробовать проникнуть в запертые помещения. Режим закрытости Мэй инициировал сразу же после того, как контракт был заверен, и на его счет упала вся сумма. Нечего, нечего “дорогим” гостям было делать ни в медотсеке, ни в каютах его девушек. Уловив, какими жалобными и одновременно вожделеющими взглядами ласкают “отбойники” его самогонный аппарат, капитан даже умудрился наладить с ними некоторое подобие контакта. Из которого по итогам пары ночных бдений - легко притворяться в дуплет нетрезвым, когда у тебя такой богатый опыт по этой части! - Мэй извлек отдельные крупицы знаний о конечной цели путешествия и “исследований” своих пассажиров.

И нельзя было сказать, что это его обрадовало. Громилы, само собой, точными сведениями похвастаться не могли, но по их обмолвкам выходило, что операция эта - абсолютно частная инициатива шибздика со споротым директорским “хером” на плече. Что искать они будут какую-то штуку, которая стоит до хрена кредитов, но ценна не этим, а своей “патентной важностью”. О том, что такое патент, говоривший о важности, представление имел крайне смутное, но слово выговаривал отчетливо и с миной величайшей важности на лице. Но самой паршивой новостью было то, что штука в данный момент находится во владении довольно крупного племени аборигенов Скарифа, почитается там в качестве нереальной крутости культового предмета, и за нее местные не то, что чужой - своей жизни не пожалеют.

Впрочем, хреновыми эти новости были в основном для громил и их босса. Самому Мэю контракт предписывал стоять и не рыпаться на довольно, если верить данным аэросъемки, гологеничном пляже. Ждать, когда ушлая троица преуспеет в своих начинаниях и вывезти их с планеты со всей возможной скоростью и прытью. О том, что делать в случае, если преуспеет не его наниматель, а дикари, контракт стыдливо умалчивал, оставляя все на откуп совести Мэя.

После недолгого обсуждения ситуации с Кацем, получения привычного нагоняя и привычных же характеристик, Мэй уговорил своего бескарового “няня” на то, чтобы он наблюдал за пассажирами во время их аферы. Именно что наблюдал - во вмешательстве, даже во спасение, по здравом коллективном размышлении было решено отказать. Им за это не платят, а каких бы то ни было теплых чувств ни в ком из компаньонов пассажиры не пробудили. Наблюдение же - да, стоило, стоило, чтобы не оказаться по итогам в компании крайне взбудораженных и не желающих идти на компромиссы аборигенов.

Через две недели “Безмятежность”, тихо и незаметно пройдя атмосферу Скарифа, мягко приземлилась на белый песок. Виды вокруг были просто невероятные, так что Мэй, отправив сначала своих контракторов, а получасом позже - Каца, выбрался из корабля, чтобы поснимать все раскинувшееся рядом с ним великолепие на память. Ну и, может быть, найти какой-то красивый камушек или кристальчик. Карта памяти голографа забилась почти сразу - панорама, еще одна, и еще, вот те цветы, гора где-то вдалеке, за голубой дымкой облаков, шевелящие вайями местные вроде-бы-пальмы, какой-то смешной зверек, похожий на помесь туки и птицы, океан, еще океан, прозрачно-голубое небо…

На сенатской широте верхнего яруса Корусанта сейчас была ранняя весна. Точнее, именно в этот день тридцать два года назад Мэйлори Джебедайя Рейнхардт появился на свет. Здесь же, судя по всему, царило позднее лето. “Неплохой подарок получился в этом году. Компания правда… ну, это как обычно, вот тут ничего нового и нет. А подарок самому себе - отличный. Четвертый раз в жизни я вижу столько воды разом. Эх, вот продать бы этот свой песок, так, чтобы не гэпнуться в процессе - и построить себе дом. Где-то на тихой планетке с океаном. Скариф вот этот вот или на Гли-Ансельме - что-то такое, позитивное, я про него в кантине на Татуине слышал. Дом с выходом к морю, кресло на веранде, дурацкий пляжный зонтик. Может быть в шуме волн мои кошмары и мысли уйдут сами собой? Кто знает, кто знает… Хех, да, а через неделю такой жизни я взвою от скуки, подорвусь и понесусь на другой край Галактики, за новыми видами и ощущениями. Дом-то я уже пробовал строить и жить оседлой жизнью пробовал, и помню, чем это закончилось, ага… Так что, похоже, что у меня ровно один шанс обзавестись этим самым домом и прожить в нем дольше недели. Но пока время этого шанса не пришло...”

- Мастер, вы меня слышите? Прием? - скрипучий голос Каца в наушнике вывел Мэя из состояния медитативной задумчивости. Он поднялся с песка, на котором сидел, набирая в мешочек валявшиеся по всему пляжу в изобилии блестящие, похожие на обкатанное водой стекло, камушки, и включил обратку:

- Слышу тебя отлично, Кац. Как ваши дела?
- Мои - великолепно, а вот у наших пассажиров есть определенные затруднения. Полагаю, что пытаться выкрасть нужный им кусок архаичного экзотеха прямо посреди жертвоприношения было не лучшей идеей. Так что сейчас они очень резво улепетывают в направлении нашего корабля. Сопровождающие их господа из туземной диаспоры настроены крайне решительно, правда, вооружением не блещут. Зато их много. Так что…
- Понял тебя, пойду прогревать маршевые. Заодно есть шанс, что это отпугнет кого-то из особо скоростных и ретивых. Ты скоро будешь?

- Семь минут, если не встречу какого-нибудь местного хищника. Я видел парочку по дороге, впечатляющие твари.

- Удачи тебе, и не геройствуй там понапрасну - нам все равно негде будет перевозить твой трофей. Отбой.

Кац появился в расчетное время, украшенный пучками листьев, парой веток и свежих царапин на броне. Судя по всему, местная фауна и правда была выдающейся в своих кусательных способностях. Пассажиры явились получасом позднее, когда “Безмятежность” была уже полностью готова стартовать, взмыленные и кровоточащие. Мэй шустро втянул их и их грузовой спидер с закрепленным на нем небольшим контейнером - очевидно, содержавшим тот самый экзотех - и захлопнул дверь ровно перед выскочившими из подлеска аборигенами.

- Проклинаю! Проклинаю вас, лысые твари, укравшие десницу бога! Да покроется кожа ваша безволосая язвами, да обратится в прах ваше умчкуху, да умрете вы до конца света Лакху! - покрытый ровной розовой шерсткой абориген бесновался где-то за стенами корабля, бессильный добраться до похитителей своего сокровища. Трансивер  исправно принимал и переводил выражения его негодования все то время, пока фрейтер выходил на орбиту.

- Жалкие твари. И проклятья им подстать, - шибздик с “хером”, имени которого Мэй так и не удосужился запомнить, брезгливо сплюнул прямо на пол и прошествовал в уборную - отмываться от собственной авантюры. Мэй со вздохом вытащил из стенного “кармана” швабру и начал устранять последствия директорского гнева.

“Ты нам за это отдельно заплатишь. Сверх надбавки за форс-мажор.”

Труп разбух неимоверно и в контейнер паковаться отказывался решительно. Мэй утер локтем взопревший от усилий - три покойника, два упакованы, один остался и не лезет - лоб и продолжил сражаться с напрочно мертвой человеческой плотью.

Первые признаки недомогания шибздик и его ребята почувствовали буквально через три часа после того, как “Безмятежность” снялась с орбиты Скарифа. Тошнота, головокружение, тахикардия, стесненное дыхание. Мэй, несколько озадаченный таким поворотом событий, даже раскрыл по этому поводу перед своими блюющими и трясущимися пассажирами двери медблока. Диагност провел полный скан - спасибо одной чудесной девушке, программы сканирования у него теперь были самые новые - но ничего патологического не выявил. Ни интоксикации, ни паразитарных воздействий, ни вирусной инфекции. Под банковскую расписку на предъявителя Мэй загрузил шибздика в реаниматор, но результата полное замещение плазмы и компонентов крови вкупе с полным же регенеративным циклом не дало. Шибздику стремительно плохело, кожа его, как и обещал нежно-розовый аборигенный проклинатель, покрывалась волдырями и пустулами, а печень - видимо, она и была тем самым таинственным “умчкуху” - стремительно превращалась в труху. Похожие, пусть и несколько менее стремительные в развитии симптомы демонстрировали и оба “отбойника”. К счастью своему, потерявшие сознание еще до того, как их полностью обсыпало чем-то, ужасно напоминавшим чумные бубоны, только неокрашенные.

Умерли все трое на следующее корабельное утро. Сам же Мэй был целехонек и даже следа недомогания не испытывал. Видимо, проклятье имело власть только над теми, кого проклинатель видел. А может быть все дело было в каком-то компоненте тамошней флоры или почвы. Или еще в чем-то, с чем капитан Рейнхардт контакта не имел. Но камешки, принесенные с далекого пляжа, и шибздиковую добычу тот все-таки максимально обеззаразил - проклятья проклятьями, а мер безопасности никто не отменял.

Мэй, попросив Каца транспортировать бренные останки пассажиров поближе к шлюзовому отсеку, интереса ради сверился с хронометром. Тот показал, что на далеком теперь Скарифе, на той широте, где они высаживались, как раз закончился световой день. Слова розового аборигена сбылись с точностью до секунды.

“Да, нервное это дело - красть чужие святыни. Опасное и чреватое странной смертью в оконцовке. Вся наука восстает против такого, но из песни слова не выкинешь. Шибзд реликвию спер, местный религиозный авторитет его проклял - и вот оно! Я пакую то, что осталось от одного из исполнительных директоров корпорации “Цзерка” в пластиковый контейнер для мороженого мяса. Останется придумать, что же делать с их добычей. И с теми, кто рано или поздно придет о них справиться…”

Трое в полноценных корпоративных костюмах при всех нашивках и регалиях явились под трап корабля ровно тогда, когда Мэй закончил оформлять добытые на Скарифе камешки в ожерелье. Вещица получилась эклектичной и занятной, и местами, как Мэю казалось, очень в духе той, кому он хотел бы однажды ее подарить. Титановые гайки с причудливой гравировкой, так же гравированные детали подшипников, соединенные в причудливое металлическое кружево - и все это перемежалось отшлифованными до полной радужной прозрачности камешками с белого пляжа. Жидкая радуга, заключенная в металл, солнце и вода чужого мира, пойманные в оправу из мира этого.

Дискуссия с представителями “Цзерки” была намного скучнее, чем изготовление ожерелья. Мэй прошел через три разнопринципных детектора лжи, на основании нежелания умирать отказался от применения химической сыворотки дознания, полностью похерил усилия штатного гипнотизера, показав себя полностью негипнабельным, заполнил семь опросников и написал тридцать страниц отчета в вольной форме. После чего господа в костюмах, так и не задавшие правильных и нужных вопросов, удалились восвояси, недовольные и подозревающие все мироздание в заговоре против себя и корпорации “Цзерка”. Мэй же, положив свое новосозданное сокровище в сейф, отправился вниз, в самые глубины корабельного холодильника, отключенного совсем недавно за неимением того, что в нем можно было бы хранить. Впрочем, кое-что, не сильно приметное и не сильно похожее на еду, там все-таки было. Небольшой, уже успевший покрыться изрядным слоем инея контейнер стоял у стены. Знакомый Мэю спец по экзотехнике как-то по пьяни обмолвился о том, что если почти любой экзотех как следует охладить, то он становится безопасным и почти не определяемым никакими видами сканирования. “Так вот на Хоте дохрена проебали тех обломков! А я...ик! А я их нашел! Вынюхал из-под снега! И в-вырыл!” - вещало научное светило, размахивая в опасной близости от носа Мэя огромной кружкой с мэевской же самогонкой.

“Н-да, как-то циклически ты работу работаешь. Начинаешь с сидения на бобах, чтобы сидением на них же и закончить. Заработанное на шибзде все целиком ушло на починку всех систем, на твой маленький ванный пет-проект и на то, чтобы как следует прикрыть ваши с Кацем задницы. И в итоге ты сейчас продолжишь голодать и ломать себе мозги на тему того, где взять кредиты на жратву и легализацию, но уже сидя не только на ста тридцати килограммах отборного ауродия, но и на куске офигительно дорогого и древнего экзотеха! Голодать с роскошью - любишь, умеешь, практикуешь! Мо-ло-дец!”

------------------------------------
1 - - жарг. обозначение логотипа корпорации Czerka

Отредактировано Maylory Reinhardt (2018-09-10 11:31:19)

Но Он заговорил.
Словами из света и огня Император поговорил с Его вернувшимся примархом, последним из Его лучших творений.
Творений. Не сыновей.
Живой Император был хитрым существом, таким же искусным в сокрытии своих мыслей, как и в прочтении чужих. То, что осталось от него, было запредельно могущественным, но Ему не хватало тонкости, которой Он обладал, когда ходил среди людей. Говорить с Императором было всё равно что разговаривать со звездой. Слова Императора обжигали его.
Но больнее всего ранило то, что не было сказано.
Император приветствовал Жиллимана не как отец встречает сына, но как ремесленник, обнаруживший свой любимый давно утерянный инструмент. Он вёл себя словно заключённый в железной клетке, которому передали напильник.
Жиллиман не питал никаких иллюзий. Он не был тем, кто принёс напильник. Он и был этим напильником.
Пока Император ходил среди живых, он скрывал свои манипуляции в любви. Он позволил примархам называть Его отцом. Он позволил им называть себя Его сыновьями. Сам Он редко произносил эти слова, как теперь вспоминал Жиллиман, но когда Он их произносил, Он делал это не искренне. Потревоженная полной мощью воли Императора, нескрываемой плотью, пелена спала с глаз Жиллимана.
Император позволил им любить Его и поверить в то, что Он любит их в ответ. Но он не любил их. Его примархи были оружием, вот и всё.
Хотя Его силы были огромны, возможно даже больше, чем до восхождения, человечность Императора практически исчезла. Он больше не мог скрывать свои мысли за человеческим лицом. Свет Императора был ослепляющим, всеохватывающим, но наконец - наконец - Жиллиман увидел полную картину. Существо, которое он считал отцом, больше ничего не могло скрыть от него.
Император не любил своих сыновей. Они были вещами. Жиллиман и все его братья были не более чем средствами достижения цели. (с) Guy Haley, "Dark Imperium"

К несчастью, он только и делает, что беспокоится за меня. Бывает, уставится в никуда, а сам в это время собирает всякую там статистику, составляет какие-то бесконечные списки и рассчитывает вероятности… даже не представляю чего.

Чтобы не портить ей удовольствие, я делаю вид, что смотрю уже десятый по счету сон.
В действительности же я почти никогда не сплю. А как тут уснешь?
Представьте, что ваша девушка может поднять воду из детского бассейна на соседской лужайке и превратить ее в груду камней или, скажем, сделать из тротуара бездонное озеро. Представьте, что у нее удивительное, неземное мышление, что она рассказывает вам истории об облаках, из которых торчат серебристые щупальца, и поет вам магонские песни. Однажды она подарила мне загадочный камень с зеленовато-серым отливом, который у меня же на глазах сотворила из дождя. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Когда я поинтересовался, что это такое, она пожала плечами и ответила: «Да так, мини-метеор».
Представьте, каково это – ее любить.
Представьте, каково это – ее потерять.
Все считали ее погибшей. Все, кроме меня. Такой человек, как она, просто не мог умереть.
Оказалось, я был прав: она не умерла, она стала – а точнее, всегда была – существом из другого мира. Она открыла в себе новые способности.
А теперь представьте, что вам каждый день приходится обо всем этом беспокоиться, что вы ежедневно боитесь снова ее потерять, волнуетесь, как бы ее не забрали обратно на небо. (с) Мария Дэвана Хэдли, "Хищная птица"