Оби-Ван обречен на близкие отношения с Датомиром и его отпрысками, а отсюда – со смертью.
Когда рубка отстегнулась от грузового отсека, откуда секунду назад пытались прорубить себе проход забраки, Оби-Вану хотелось растечься по стеклу истеричным смехом, ибо видит Сила, его глаза закатывались в том же направлении, что и пальцы, неспособные попасть по приборной панели, и все решалось за секунды, не совсем от него зависящих. Его даже не нужно было убивать, потому что он и так собирался отключаться – так или иначе выпасть в лучший мир, где не было восставших из мертвых забраков по его душу.
Даже сейчас он допускал, что всего лишь впал в горячку кошмара, потому где Мол и похищал его покой, так это во снах. Только и проснулся Оби-Ван моментально от осознания всего ужаса того, что вся эта история вновь всплыла в плоскость реальности и начала плодоносить последствиями. Реальность помимо всего прочего была такова, что встреча с Молом не была последней; если ситха не прикончил и сай ток, то повисеть в вакууме космоса должно стать для него всего лишь несерьезным развлечением на один рог.
Расслабиться Оби-Ван смог лишь на приличном отдалении от орбиты, когда едкая ненависть Мола перестала обволакивать его и тянуть за собой в свои потемки, а хваткая, хаотичная, необузданная мощь его собрата не проезжалась по мозгам давлением, позволяя мыслить относительно ясно. Хотя сложно назвать ясностью мысли внезапную жалость к этим сосудам ненависти, не имеющих иного смысла для существования, кроме как месть, и тревожное напоминание, что, в общем-то, как минимум одного обрек на это самое существование. Кодекс точно не упоминал про жестокость к врагам, даже если те враги обращали свою ненависть в оружие, но сейчас меньше всего хотелось обращаться к каким-либо правилам, когда ты разделяешь спасительную шлюпку вместе со вчерашним идеологическим врагом.
Оби-Ван покачал головой, едва в руке Асажж мелькнул шприц-пистолет, и опять же не учел, что у нее было на все свое мнение, даже если оно касалось – вот смех! – его же спасения. С еще одним подарком от нее смирился и поделился в ответ искренней благодарностью, кивнув и тепло улыбнувшись. Было важно ее поощрять и открывать для нее другую сторону отношений, не включающей в себя словесные и физические спарринги.
Хотя, признаться, скучал и по ним, но приятнее ее видеть было все же поближе к себе и своей стороне, где почти все казалось надежным. Как ни странно, Асажж он тоже мог назвать надежной – сидел он к ней спиной, особо не напрягаясь. В конце концов, если напрягался он, напрягалась и Асажж. А было бы очень непрактично напоминать если не себе, то ей, что они вроде враги – пусть и не сегодня, но завтра вполне могут ими стать вновь.
Не все так плохо, решил он, хотя еще не был уверен, говорил ли он о степени своих повреждений или уровню доверия к Асажж.
– Не притворяйся равнодушной, – как бы между прочим вставил Оби-Ван, разбавляя тишину, что начала напрягать и его самого, – особенно после того, как помогла. Тебе не идет.
Ему не хотелось упрекать, но скорее расшевелить, перестав прятаться в клубке своих мыслей. Лучше бы изливала их наружу, потому что хотелось разузнать о многих вещах и поведать о своих наблюдениях, в числе которых те, что сложно оказаться в том же месте и в то же время, да еще и успеть повязаться и отвязаться от этих двух забраков, да еще и расстаться на такой ноте.
– Лучше ты расскажи о своих планах на вечер, – Оби-Ван доверил управление автопилоту, а после развернулся лицом, одергивая и поправляя за собой тунику, – а я расскажу тебе свою историю.
Ты не поверишь.
На его расслабленном, почти деревянном от обезболивающего лице мелькнула слабая, ироничная улыбка, словно он собирался доверить Асажж какой-то солдатский анекдот, услышанный в своем батальоне, а не одну из самых спорных своих тайн, где по истечению лет уже сложно было определить настоящую причину сожаления.
– Я убил его. Когда-то давно, что теперь даже и не могу понять, было ли это на самом деле. А он вернулся, как ни в чем не бывало.