Море внизу под скалой было спокойным. Спокойным, сияющим и гладким, словно кто-то разложил до самого горизонта неровное зеркало. Оно лежало так смирно, словно никаких волн на нем не было никогда, с самого возникновения этой планеты на свет, - а то, что с тихим шумом бьется внизу о скалы - это миф, иллюзия, порождение сознания, пытающегося уцепиться хоть за какой-то звук. Море было таким ровным, что казалось твердым, ну или по крайней мере густым, как смола. Казалось, можно встать на эту гладь, и сделать шаг, и другой, и третий. Ноги будут скользить, разъезжаться, заплетаться между собой, как если бы ты шел по гладкому льду - но, шаг за шагом, будет бесконечно приближаться - и бесконечно удаляться - та туманная нитка вдали, сшивающая небо и землю. И так можно будет идти, идти и идти - пока не упадешь от усталости. А горизонт будет продолжать сиять вдали, такой близкий и такой вечно-недостижимый.
Люк прикрыл глаза, уставшие от сияния и ветра. На Эч-То почти нет земли - только редкие скалистые островки, разбросанные в бесконечном океане. Мальчик с Татуина когда-то и представить себе не мог, сколько воды бывает на свете. Впрочем, если бы он попал сюда и лизнул эту воду, он был бы жесточайше разочарован - эта горько-соленая жидкость, обжигающая нёбо как кислота, не была той водой, которую он искал. По-хорошему говоря, как раз такой воды на Эч-То почти и не было - только дожди да родники на островах. И по сути дела, водная пустыня ничем не отличалась от песчаной - разве что тем, что давала ложную надежду. Он читал, что люди, потерявшиеся в океане без запаса воды и средств связи, сходили с ума точно так же, как заблудившиеся или сбитые со спидера в пустыне. Их находили потом, обугленных, как головни, иссохших, как старые тряпки, бессмысленно мычащих и пытающихся сосать все, в чем им чудился хотя бы призрак влаги. Говорят, потерянные в море рано или поздно начинают пить морскую воду - их рвет, выворачивает наизнанку, соль сжигает им горло и желудок, но они никак не могут, не в силах остановиться. И эта близость к воде - вместе с невозможностью утолить жажду - сводит с ума быстрее и вернее, чем миражи и жгучая жара пустыни.
"Как причудливо тасуется колода", усмехнулся бы Хан, и подмигнул бы со своей невозможной бесячьей улыбкой - так, что было бы не понять, шутит ли он, или философствует, или вообще сам все это подстроил с самого начала. Как причудливо тасуется колода, как странно ложатся карты...
Люк снова открыл глаза. Смотреть было почти больно, но не смотреть никак не получалось - словно море привязало нить между глазами и собой - тянет за нее. Человек - странное существо. Он всегда ищет точку, к которой можно было бы привязаться и устремиться, мысленно двигаясь, даже если твое тело застыло в неподвижности. Всегда ищет цель и путь, будто его естественное состояние - быть в движении, вечно в движении, как акулы, которые даже спят, продолжая плыть. И человек, застывший в одном месте, здесь и сейчас, привалившийся спиной к выветрившейся белой скале, замерший в неподвижности и сам обветренный, как эти скалы, противоречит самой сути своей.
Когда он раньше читал в книгах о людях, потерянных в океане, он никак не мог взять в толк - как можно загореть так сильно? Ведь вокруг вода, а не песок. Вот от песка и правда загораешь быстро - будто он собирает жар солнца (или солнц) и отражает - прямо на тебя, с утроенной яростью, будто ты - его единственная цель, а вовсе не весь окружающий мир. Но, оказывается, вода так же жестока - или даже еще более, и между зеркалом воды и небом, между солнцем сверху и отражением солнца снизу ты - единственная материальная точка, единственная фигура, собирающая на себя их жар и свет, их лучистую энергию, собирающая и аккумулирующая.
Рядом раздалась короткая трель, едва заметный удар ветра - махнули короткие крылья. Птичка без названия - серенькая, на длинных лапках, такие часто ходят по отмелям, собирая морских жуков и всякую мелочь - пробежала по камням, деловито переворачивая их клювом, искоса посмотрела на неподвижного человека, наклонила маленькую голову - повернулась, перепорхнула с камня на камень, пристально посмотрела снова - черным внимательным глазом - но не заметила ничего опасного для себя и вернулась к своим занятиям. Человек тут сидел, сидит и будет сидеть - может, это просто такой странный камень, что ж, отвлекаться на него, что ли? А обед себя сам не соберет, и правда.
Сверху с шорохом упал камешек, посыпался песок, птичка звонко тренькнула и, сердитая и встревоженная, улетела. Кто там может быть? Люк не стал оборачиваться. Вряд ли кто-то крупный и хищный, ничего крупнее собаки здесь на островке не водилось - или, по крайней мере, не встретилось ему за эти несколько месяцев. Да даже если и крупный и хищный - пройдет мимо, что уж тут. Делить им нечего, а человек достаточно успешно справлялся с ролью очередного местного камня.
Но, кто бы там ни был - он прошел мимо, не став спускаться, и других шорохов Люк больше так и не услышал. Жалко, что птичка улетела. Но она найдет другие места и другую еду, а потом еще вернется на эту площадку. Здесь редко летают между островами, далековато даже для сильных птичьих крыльев, птицы рождаются здесь, растут, заводят свое потомство, и умирают здесь же, становясь пищей для мелких падальщиков - и совсем скоро он выучит в... лицо? морду? клюв? как это сказать? все небольшое местное население. Все компания, почему бы нет.
Он не мог бы сказать, что изменилось - и он нечасто в последнее время прислушивался к Силе, утратил, начал забывать эту привычку - но каким-то сотым чувством он вдруг понял, что перестал быть один. Это не встревожило его и не удивило. Кому еще можно было бы появиться на этом затерянном островке, вне времени и пространства, как не человеку, который отныне был вне - и времени, и пространства?
Здравствуй, отец.
Он улыбнулся пересохшими губами, но не обернулся и не произнес вслух ни звука. Ему почему-то казалось, что бывший Энакин Скайуокер, бывший Дарт Вейдер, бывший джедай, бывший ситх, бывший спаситель и надежда, бывший предатель и палач - но, неизменно, его отец, его семья, его родной - его услышит и так.